Неточные совпадения
— Не твой
револьвер, а Марфы Петровны, которую ты убил, злодей! У тебя ничего не было своего в ее доме. Я взяла его, как
стала подозревать, на что ты способен. Смей шагнуть хоть один шаг, и, клянусь, я убью тебя!
Самгин нащупал пальто,
стал искать карман, выхватил
револьвер, но в эту минуту поезд сильно тряхнуло, пронзительно завизжали тормоза, озлобленно зашипел пар, — Самгин пошатнулся и сел на ноги Крэйтона, тот проснулся и, выдергивая ноги, лягаясь, забормотал по-английски, потом свирепо закричал...
Он
стал подробно рассказывать о своем невольном знакомстве с поручиком, о том, как жестко отнесся поручик к старику жандарму. Но Дуняшу несчастье жандарма не тронуло, а когда Самгин рассказал, как хулиган сорвал
револьвер, — он слышал, что Дуняша прошептала...
— Конечно, трудно понять, но это — вроде игрока, который бросает на стол последний червонец, а в кармане держит уже приготовленный
револьвер, — вот смысл его предложения. Девять из десяти шансов, что она его предложение не примет; но на одну десятую шансов,
стало быть, он все же рассчитывал, и, признаюсь, это очень любопытно, по-моему, впрочем… впрочем, тут могло быть исступление, тот же «двойник», как вы сейчас так хорошо сказали.
Когда
стали допрашивать, кто стрелял, она сказала, что стреляла она, несмотря на то, что никогда не держала в руке
револьвера и паука не убьет.
— Ну, как же. За стрельбу наша дивизия попала в заграничные газеты. Десять процентов свыше отличного — от, извольте. Однако и жулили мы, б-батюшки мои! Из одного полка в другой брали взаймы хороших стрелков. А то, бывало, рота стреляет сама по себе, а из блиндажа младшие офицеры жарят из
револьверов. Одна рота так отличилась, что
стали считать, а в мишени на пять пуль больше, чем выпустили. Сто пять процентов попадания. Спасибо, фельдфебель успел клейстером замазать.
— Когда я его
стал будить, — рассказывал Руммель, — он начал ругаться, вынул
револьвер, грозил всех перестрелять, а когда я сказал, что пошлю за полицией, — он заявил, что на полицию плюет и разговаривать может только с плац-адъютантом. Мы уже посылали за полицией, но квартальный его знает и боится войти: застрелит! — закончил содержатель буфета.
Он вскочил и поднял пред собою
револьвер. Дело в том, что Кириллов вдруг захватил с окна свой
револьвер, еще с утра заготовленный и заряженный. Петр Степанович
стал в позицию и навел свое оружие на Кириллова. Тот злобно рассмеялся.
И он довольно спокойно уселся на диван и налил себе чаю, несколько трепетавшею, впрочем, рукой. Кириллов положил
револьвер на стол и
стал ходить взад и вперед.
Мысль этого момента напоминала свистнувший мимо уха камень: так все
стало мне ясно, без точек и запятых. Я успел кинуться к памятнику и, разбросав цветы, взобраться по выступам цоколя на высоту, где моя голова была выше колен «Бегущей». Внизу сбилась дико загремевшая толпа, я увидел направленные на меня
револьверы и пустоту огромного ящика, верх которого приходился теперь на уровне моих глаз.
Я знал, что битые часто проникаются уважением и — как это ни странно — иногда даже симпатией к тем, кто их физически образумил. Судя по тону и смыслу настойчивых заявлений Геза, я решил, что сопротивляться будет напрасной жестокостью. Я открыл дверь и, не выпуская
револьвера,
стал на пороге.
Гез уронил
револьвер, согнулся и
стал качать головой.
Околоточный сел за стол и начал что-то писать, полицейские стояли по бокам Лунёва; он посмотрел на них и, тяжело вздохнув, опустил голову.
Стало тихо, скрипело перо на бумаге, за окнами ночь воздвигла непроницаемо чёрные стены. У одного окна стоял Кирик и смотрел во тьму, вдруг он бросил
револьвер в угол комнаты и сказал околоточному...
— Итак, — продолжал Саша, вынув из кармана
револьвер и рассматривая его, — завтра с утра каждый должен быть у своего дела — слышали? Имейте в виду, что теперь дела будет у всех больше, — часть наших уедет в Петербург, это раз; во-вторых — именно теперь вы все должны особенно насторожить и глаза и уши. Люди начнут болтать разное по поводу этой истории, революционеришки
станут менее осторожны — понятно?
— И отлично это! — подхватил князь, и, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить себя от задушавшей его тоски, он вышел на платформу и
стал жадно вдыхать свежий и холодный воздух; при этом ему несколько раз приходила в голову мысль броситься на рельсы, чтобы по нем прошел поезд. «Но тут можно, пожалуй, не умереть, — думал он: — а сделаться только уродом;
револьвер, в этом случае, гораздо вернее».
Прочитав это письмо, князь сделался еще более мрачен; велел сказать лакею, что обедать он не пойдет, и по уходе его, запершись в кабинете, сел к своему столу, из которого, по прошествии некоторого времени, вынул знакомый нам ящик с
револьвером и
стал глядеть на его крышку, как бы прочитывая сделанную на ней надпись рукою Елены.
Но вот послышался, наконец, щелчок замка в двери номера; князь поспешно спрятал
револьвер в ящик и вышел на средину комнаты; затем явно уже слышен
стал шум платья женского; князь дрожал всем телом.
Тотчас Полайтис откинулся назад, и лицо его
стало бледно. Щукин открыл рот и застыл с
револьвером в руке.
— Назад! — крикнул Щукин и
стал пятиться, левой рукою отдавливая Полайтиса и поднимая правою
револьвер.
Едва он проговорил это, как толстый человек сделал движение, в котором я ошибиться не мог: он вытянул руку ладонью вниз и
стал отводить ее назад, намереваясь ударить Эстампа. Быстрее его я протянул
револьвер к глазам негодяя и нажал спуск, но выстрел, толкнув руку, увел пулю мимо цели.
Я встал, засунул руки в карманы и
стал смеяться. Меня заливало блаженством. Я чувствовал себя Дюроком и Ганувером. Я вытащил
револьвер и пытался прицелиться в шарик кровати. Поп взял меня за руку и усадил, сказав...
Князь взял себе лучшего и пустил его по полю. Горячий конь был! Гости хвалят его
стати и быстроту, князь снова скачет, но вдруг в поле выносится крестьянин на белой лошади и обгоняет коня князя, — обгоняет и… гордо смеётся. Стыдно князю перед гостями!.. Сдвинул он сурово брови, подозвал жестом крестьянина, и когда тот подъехал к нему, то ударом шашки князь срубил ему голову и выстрелом из
револьвера в ухо убил коня, а потом объявил о своём поступке властям. И его осудили в каторгу…
Ах, да, третий есть: себя, — сказал он тихо вслух, и вдруг мороз пробежал у него по коже. — Да, себя, тогда не нужно их убивать». Ему
стало страшно, именно потому, что он чувствовал, что только этот выход возможен. — «
Револьвер есть. Неужели я убью себя? Вот чего не думал никогда. Как это странно будет».
Ночь
становилась всё холодней; рука, державшая
револьвер, ныла от холода; до полицейского управления — далеко, там, конечно, все спят. Яков сердито сопел, не зная, как решить, сожалея, что сразу не застрелил этого коренастого парня, с такими кривыми ногами, как будто он всю жизнь сидел верхом на бочке. И вдруг он услыхал слова, поразившие его своей неожиданностью...
Он ушёл от неё на рассвете лёгкой походкой, чувствуя себя человеком, который в опасной игре выиграл нечто ценное. Тихий праздник в его душе усиливало ещё и то, что когда он, уходя, попросил у Полины спрятанный ею
револьвер, а она не захотела отдать его, Яков принужден был сказать, что без
револьвера боится идти, и сообщил ей историю с Носковым. Его очень обрадовал испуг Полины, волнение её убедило его, что он действительно дорог ей, любим ею. Ахая, всплескивая руками, она
стала упрекать его...
Иван Петрович. За твое… большое путешествие. Я ведь стою выше этого. Я не
стану удерживать тебя. И жизнь и смерть для гения безразличны. Я умираю в жизни и живу в смерти. Ты убьешь себя, чтобы они, два человека, жалели тебя. А я — я убью себя затем, чтобы весь мир понял, что он потерял. И я не
стану колебаться, думать. Взял (хватает
револьвер) — раз, и готово. Но еще рано. (Кладет
револьвер.) И мне писать нечего, они сами должны понять… Ах, вы…
Сторонники штурмана тесным кольцом окружили своего кандидата, остальные
стали около Реджа. Старики, пыхая трубками и сплевывая, доставали
револьверы: опытность говорила в них, старый инстинкт хищников, предусмотрительных даже во сне. Раздались крики...
И он
стал торопливо вытаскивать из бокового кармана шубы
револьвер.
Я проснулся утром, я думаю, в восьмом часу, и в комнате было уже почти совсем светло. Я проснулся разом с полным сознанием и вдруг открыл глаза. Она стояла у стола и держала в руках
револьвер. Она не видела, что я проснулся и гляжу. И вдруг я вижу, что она
стала надвигаться ко мне с
револьвером в руках. Я быстро закрыл глаза и притворился крепко спящим.
Она дошла до постели и
стала надо мной. Я слышал всё; хоть и настала мертвая тишина, но я слышал эту тишину. Тут произошло одно судорожное движение — и я вдруг, неудержимо, открыл глаза против воли. Она смотрела прямо на меня, мне в глаза, и
револьвер уже был у моего виска. Глаза наши встретились. Но мы глядели друг на друга не более мгновения. Я с силой закрыл глаза опять и в то же мгновение решил изо всей силы моей души, что более уже не шевельнусь и не открою глаз, что бы ни ожидало меня.
Бургмейер(тряся его). Отчего ж ты мне не сказал об этом и не предуведомил меня?.. Я тебя от голодной смерти спас!.. Я тебя вырастил… воспитал!.. Я хотел тебя сделать наследником моего состояния, а ты вошел в стачку с ворами, чтоб обокрасть меня! Убивать я тебя не
стану: из-за тебя в Сибирь не хочу идти!.. (Бросает в сторону
револьвер и кричит.) Люди! Люди!
«Убьют меня, наверное, из
револьвера, теперь есть хорошие
револьверы, — думал он. — А бомб в нашем городишке и делать не умеют, да и вообще бомбы для государственных деятелей, которые прячутся. Вот Алешу, когда он будет губернатором, убьют бомбой, — придумал Петр Ильич, и левый ус его приподнялся легкой насмешливой улыбкой, хотя глаза оставались по-прежнему хмуры и серьезны. — А прятаться не
стану, нет, довольно уже того, что я сделал».
Если бы он не пошел, его
стали бы бить палками, а то, быть может, какой-нибудь паша всадил бы в него пулю из
револьвера.
У него жених тоже упорствовать
стал, в приданом заметил что-то как будто не то, так он, Клякин-то, завел его в кладовую, заперся, вынул, знаете ли, из кармана большой
револьвер с пулями, как следует заряженный, и говорит: «Побожись, говорит, перед образом, что женишься, а то, говорит, убью сию минуту, подлец этакой.
Иоле быстро вынул из кобуры
револьвер и послал несколько выстрелов туда, в самую гущу синих мундиров и синих кэпи. Потом снова кинулся к орудиям и
стал наводит одно из них на ряды приближавшихся швабов.
A немец все приближался и приближался по направлению беспомощно распростертого Павла Павловича. Теперь он вынул саблю изо рта и опираясь на нее,
стал тяжело приподниматься на ноги. Вот он поднялся с трудом и шагнул еще и еще раз к Любавину. Вот порылся в кобуре, достал оттуда
револьвер и
стал целить прямо в грудь русскому офицеру.
— Штучку эту видите? — Он хлопнул рукою по
револьверу у пояса, вынул его и
стал вертеть в руках. — Много бы она могла вам порассказать!
Они вошли в комнату Любови Алексеевны. Женщины подошли к комодам и
стали выдвигать ящики. Высокий с
револьвером стоял среди комнаты. Другой мужчина, по виду рабочий, нерешительно толокся на месте.
Катя замолчала. Ей хотелось продолжать разговор в прежнем созвучном тоне, но настроенность у обоих исчезла. Она огорченно опустила голову. И оттого, что она не возражала, что на девической щеке чернели запекшиеся царапины от
револьвера, Леониду сделалось стыдно, и опять она
стала ему близка и мила. Он поднял брови, почесал в затылке, дружественно просунул руку под ее локоть и смущенно сказал...
Это значит, что он его вызывает на дуэль, — с этого момента все дальнейшие враждебные действия должны прекращаться. Кан схватил его за шиворот,
стал бить рукояткою отнятого
револьвера по шее и приговаривал...
Он еще не выбрал
револьвера и никого еще не убил, но его воображение уже рисовало три окровавленных трупа, размозженные черепа, текущий мозг, сумятицу, толпу зевак, вскрытие… С злорадством оскорбленного человека он воображал себе ужас родни и публики, агонию изменницы и мысленно уже читал передовые
статьи, трактующие о разложении семейных основ.
Сигаеву, после его решения,
револьвер был уже не нужен, а приказчик между тем, вдохновляясь всё более и более, не переставал раскладывать перед ним свой товар. Оскорбленному мужу
стало совестно, что из-за него приказчик даром трудился, даром восхищался, улыбался, терял время…
Как будто нигде ни на что не
стало хозяина. Мое сделалось чужим, чужое — моим. Чуть опрокидывалась повозка, солдаты бросались ее грабить. Повсюду появились люди-шакалы, вынюхивавшие добычу. Мне впоследствии рассказывали, — мародеры нарочно производили по ночам ложные тревоги и, пользуясь суматохою, грабили обозы. Во время обозной паники на реке Пухе два казака бросились ломать денежный ящик понтонного парка; фельдфебель застрелил из
револьвера одного казака, ранил другого и вывез ящик…
Рассказывались страшные вещи про расправы солдат с офицерами. Рассказывали про какого-то полковника: вдали показались казаки-забайкальцы; по желтым околышам и лампасам их приняли за японцев; вспыхнула паника; солдаты рубили постромки, бестолково стреляли в своих. Полковник бросился к ним,
стал грозно кричать, хотел припугнуть и два раза выстрелил на воздух из
револьвера. Солдаты сомкнулись вокруг него.
Вернувшись на пароход, Шатов в рубку потребовал себе лист бумаги, перо и чернильницу и
стал писать. Написав несколько строк, он сложил бумагу и положил ее себе в карман, потом, вернувшись в каюту, вынул из кобуры
револьвер и поднялся на палубу. Она, как и все каюты, была пуста. Пассажиры, обрадовавшись остановке, высыпали на берег.
Последние слова она произнесла совсем уже ослабевшим голосом, шатаясь отступила к креслу и буквально упала в него. Князь Виктор сунул в карман
револьвер, быстро опустился перед ней на колени и
стал целовать ее похолодевшие руки, обливая их горячими слезами.
Он начинает припоминать. Да, он помнит. Когда Настя вскрикнула, ему вдруг
стало как-то безотчетно страшно. Он опустил руку в карман пальто и ощупал положенный им туда
револьвер. Он судорожно ухватился за него и чем крепче держал его, тем сильнее сознавал какую-то несомненную, но смутно представлявшуюся ему опасность. Оторвать руку от
револьвера, чтобы снять шляпу, он был не в силах.
Но позвольте же, хорошо, что это так только и случилось, а мог выйти ужас, потому что в той же нощи мне привиделся сон, что потрясователи спрятались у меня под постелью и колеблют мою кроватку, и я, испугавшись, вскочил и несколько раз спустил свой револьвер-барбос, и
стал призывать к себе Христю и, кажется, мог бы ее убить, потому что у нее уже кожа сделалась какая-то худая и так и шуршала, як бы она исправда была козлиха, желающая идти с козлом за лыками.
Она чистенькая и только догадывается, но не позволяет себе думать о том, что существуют развратные женщины и болезни — страшные, позорные болезни, от которых человек
становится несчастным и отвратительным самому себе и стреляется из
револьвера, такой молодой и хороший! А сама она летом на кругу носила платье декольте, и когда ходит под ручку, то близко-близко прижимается. Быть может, она уже целовалась с кем-нибудь…